И вот снова убита молоденькая девушка. Тело нашли в канализационном люке. Вскоре по подозрению в убийстве задержали 19-летнего друга этой девушки. Имелись основания подозревать его — по словам друзей, Алексей свою подругу бил, они часто ссорились. Но прямых доказательств не было. И с другими убийствами связей не было никаких.

К нам в редакцию пришла мама этого парня. Плакала, говорила, что он не виноват, что в тот вечер его вообще в том районе не было, он, мол, вечером приехал к ним в дом на окраине на последнем автобусе, кондуктор его видела... Просила помочь, чтобы сына отпустили. Мы тогда целую кампанию организовали в защиту этого парня. С помощью общественных активистов наняли адвоката, который во время судебного заседания разнёс в пух и прах все предъявленные обвинения (в том числе благодаря показаниям кондуктора). И подсудимого оправдали. Освободили из-под стражи прямо в зале суда.

Мать убитой девушки на суде молчала, но было ощущение, что ей этот Алексей не особо нравился. В итоге дело об убийстве приостановили за отсутствием обвиняемого. Оно так и осталось нераскрытым. Маньяка не поймали, а потом и вовсе перестали верить в его существование.

А лет двадцать спустя я приехала к пожилой женщине, у которой сгорел дом. Ей нужна была помощь, и мы хотели сделать материал о произошедшем. Вместе с героиней была её родственница. Пока мы разговаривали с пострадавшей, она как-то странно на меня смотрела. Потом подошла:

Он наркотики употреблял. И лет через пять ещё двух человек убил — пожилую пару, мужа с женой. Залез к ним в квартиру, деньги ему нужны были. Мать его сама призналась мне, что кондуктора, свою хорошую знакомую, подговорила, чтобы та свидетельствовала в его защиту. И в дом он в ту ночь не приехал. Потом из квартиры материной столько вещей вынес, не надо было его тогда спасать, лучше бы сел сразу...

Всех деталей того разговора я не помню, но Олина мама мне это рассказывала с такой безнадёгой в голосе, не обвиняя, а сожалея, что я под землю была готова провалиться от стыда. Теперь я стараюсь усмирять в себе журналиста с желанием нарыть сенсацию на первую полосу.

Если герои материала — близкие, потерявшие мужчин в СВО, я всегда говорю, что приношу им соболезнования от себя лично и от всей нашей редакции. Говорю: «Мы сочувствуем вашей утрате». На мой взгляд, это элементарная вежливость, которая всегда уместна, если человек потерял близкого, и не надо бояться произносить эти слова.

Если травма другого рода, например, болезнь героя или его близкого человека, тут, на мой взгляд, вполне уместно упомянуть личный опыт. Онкология затрагивает многие семьи, и моя не исключение. Я не стесняюсь говорить, что рак отнимал у меня близких, и поэтому я понимаю чувства собеседника.

Горе и несправедливость, мне кажется, не всегда идут рука об руку. Горе нужно просто описать, если в материале это важно и нужно. С несправедливостью нужно всегда бороться, даже если кажется, что уже поздно и бесполезно.

Изредка бывает, что собеседник агрессивен, может и послать на три буквы. Если я вижу, что коннект вряд ли возможен, не стучусь в глухую стену, экономлю своё время и нервы и просто сдаюсь.

Я делюсь своими личными историями в обмен на личные истории героев, потому что это честно. Это им помогает не стесняться, не бояться, верить вам. Однажды я рассказала женщине, которая пережила в детстве сексуализированное насилие, что в моей жизни было нечто подобное. Только после этого она смогла говорить со мной об этом.

Если герой убит горем, можно и нужно задавать ему вопросы не только про горе. Например, у одной героини, которая из-за болезни мужа и смерти сына чувствовала себя очень потерянной, я интересовалась тем, что вызывает у неё приятные воспоминания: как они с мужем познакомились, чем друг другу понравились. Спрашивала о семейных шутках, подарках, хобби, мечтах, приятных детских воспоминаниях. Это помогает настроить человека на хорошую волну, чуть поднять ему настроение и расслабить. С героем в трудной ситуации можно даже шутить! Но важно чувствовать, когда можно и с кем.

Рассказывая нам свои истории, люди рискуют быть убитыми. Поэтому в своих материалах мы меняем всё, что может помочь их опознать: имена, количество детей, города, какие-то незначительные детали. Никаких фотографий, даже без лиц. Вместо фото мы используем рисунки.

Иногда люди сами говорят, что они хотят, чтобы в материале были их настоящие имена и реальные фото. В таких случаях нужно ВСЕГДА проговаривать с ними все возможные риски такой открытости.

В первую очередь мы, журналисты, — люди. Это важно напоминать себе, когда чувствуешь, что границы между героем и тобой сужаются. Кажется, что мы просто слушаем и записываем, а потом публикуем. И больше ничего не должны. И если позволяем себе чуть больше — это неправильно. Да, границы важны. Но всё-таки человеческий подход не менее важен. И стесняться чувств не нужно. Чем более вы искренни, тем герою легче.